12 июня 2014 г. газета "Алапаевская искра" №65, Вечерний Алапаевск №24

Деревень с таким названием на Урале немало, и каждая имеет свою историю. Была Боровая и в Алапаевском районе.

Основатели выбрали для этого селения место веселое - среди соснового бора и кедровой рощи, где речка Сосновка впадает в речку Боровую.

Находилась деревня на отшибе, вдалеке от большой дороги, то есть Ирбитского тракта, в четырех километрах от деревни Бобровки.  Был еще один, более короткий путь до тракта - через лес на деревню Первунову. По ней монахи из Невьянского храма и другой верующий люд совершали паломничество в Верхотурье. Кстати, про пути-дороги к Симеоновой тропе есть подробное описание в краеведческом альманахе "Истоки" за 2011 год.

До революции 1917 года жители деревни существовали за счет натурального хозяйства. А еще были охота, рыбалка, сбор грибов, ягод и особенно кедровых орехов. Местные умельцы делали всякую кухонную утварь. На Ирбитской ярмарке, куда ежегодно выезжали боровские мужики, особенно ценились изготовленные местными мастерами кедровые бочонки и кадки-треноги под воду.

Но спокойная, со своим укладом жизнь закончилась. Пришла пора неразберихи и смуты - Гражданская война. Как и повсюду в те времена, кто-то из мужиков воевал за красных, а кто-то за белых.

В тридцатые годы в Боровую пришла коллективизация, и началось раскулачивание зажиточных крестьян. Тогда пострадало много трудолюбивых людей, у которых отбирали все и, ничего не дав взамен, увозили неизвестно куда.

В Боровой, в общем-то небольшой деревне, организовали колхоз с полями на суглинистых почвах и покосами в поймах вышеназванных рек. Жили как и все в округе колхозники, получая за нелегкий, в основном ручной, труд - "палочки-трудодни". За них в конце года начислялась зарплата, которая выдавалась колхозникам продукцией собственного производства - зерном, мукой и т.д.

1941 год. Как жила деревня в эти страшные годы представить нетрудно. Я пятилетним ребенком встретил то время. Мою старшую сестру, которой было 15 лет, направили на Боровский лесоучасток, где она по пояс в снегу за скудный паек должна была выполнять установленную норму по рубке сучков, очистке делянки и т.д.

Паспортов в то время колхозникам не полагалось, и вырваться из деревни было сложно. Вариантов существовало немного: девушкам - выйти замуж, а парням - поступить учиться в ремесленное училище или ФЗО.

После войны деревня несколько преобразилась и стала прирастать приезжим вербованным народом. В то время здесь был организован участок Алапаевского химлесхоза по добыче живицы - сосновой смолы. И если у коренных жителей была одна фамилия- Кузьминых, то с пришлыми в деревне появились такие фамилии, как Юферовы, Чикулаевы, Шалаболда, Окуловы, Алексеевы и др.

К Боровой подвели высоковольтную ЛЭП, открыли магазин, куда завозили дефицитные по тем временам товары и продукты. Рабочих химлесхоза снабжали по-особому, все же учитывался каторжный труд вздымщиков (в обязанности которых входило, сделав надрез на стволе сосны, подставить к нему желобок, по которому в воронку стекала живица) и сборщиков, целыми днями бегавших от сосны к сосне с тяжелыми ведрами для сбора смолы. Здесь же была своя бондарка по изготовлению бочек. Бочаром (бондарем) в то время работал Александр Федорович Черемных - мастер своего дела, у которого не было отбоя от заказчиков: кому нужны были кадки под воду (треног), кому ушат в баню, а кому и бочонок под брагу.

А что же колхозники? Они по-прежнему трудились за "палочки" на ферме, где содержался молодняк. "Тялушки" называл своих подопечных неизменный пастух Елисей Калистратович Шалабода? приехавший на Урал с Брянщины. У Елисея Калистратовича был своеобразный говор. Так, работницу фермы Ольгу он называл Вольга, слово "только" у него превращалось в "тильке", вместо "есть" говорил "ёсть". К примеру, на вопрос: "Калистратыч, табаку закурить не найдешь?", он отвечал любезно: "ёсть, ёсть". 

При очередной реформе сельского хозяйства колхозы переименовали в совхозы, и "трудодни-палочки" ушли в забытье. В деревне было отделение совхоза "Кировский", но просуществовало оно недолго, да и леса окрест деревни были "выработаны" (то есть подсочены, и то, что можно было выжать из сосновых деревьев, все уже было взято).

Люди стали разъезжаться, продавая дома. А кто был в силе и достатке, вместе с жилищем перебирались в соседнюю деревню Бобровка. 

Давно уже закрылся магазин, на другие участки съехали рабочие химлесхоза, потом отключили трансформаторную подстанцию - и деревня замерла! 

Последним, кто еще оставался в этой деревне, был лесник Валентин Федорович с женой Екатериной Андреевной. Но и они, состарившись, переселились в Бобровку. 

А в 1990-е деревня окончательно опустела: у бесхозных домов разобрали и увезли сначала "выделку" (двери, подоконники  полы, сделанные из колотых сосен, плахи), а потом и стены. На огородах и улицах образовались покосы - какое-то время бобровские мужики заготавливали здесь сено...

В моей памяти деревня все еще стоит. Вот наш дом - первый на въезде. Вот и въездные ворота, перекрывающие улицу, - в те времена деревня отгораживалась и закрывалась воротами, дабы скот не вышел за селения и не потравил поля. 

Далее находился дом Игнатия Дмитриевича, во второй половине которого был магазин. На взгорке - казенный дом, где периодически проживали мастера участка. А напротив, у лога, бондарка, обставленная поленьями (клепка), из которых Александр Федорович мастерил бочки для живицы. Следуюими стояли дома Чикулаева Федора Егоровича с многочисленным семейством и сестры его Вассы Егоровны. На другой стороне - на две половины дом Семена Николаевича и Ивана Изосимовича. Ближе к выезду в лес, в сторону Черемши (станция АУЖД), стояло два или три больших пятистенка, принадлежавших колхозу. В них ссыпалось зерно, убранное комбайном "Коммунар", на котором работал мой отец Асафий Емельянович. Как давно это было!

Еще шумела кедровая рощица на другом берегу речки Боровой. Там добывали орехи не только местные жители, но и из близлежащих поселений.

Шло время. В девяностые годы, считай, в каждой деревне, образовались пилорамы. И лесозаготовители добрались до нашего соснового бора. А потом под корень срублен был и весь кедровник.

И если кому-нибудь вдруг захочется побывать на родине своих предков, он уже не увидит этого благодатного когда-то края: ничего не осталось от той красоты для внуков и правнуков.

Как здесь не вспомнить слова Сергея Есенина: 

"Край ты мой заброшенный,

Край ты мой, пустырь,

Сенокос некошенный,

Лес да монастырь".

Фото Андрея Зарецкого