Шел март 1944 года. Мне только что исполнилось двенадцать лет. Жил я у тётки на хуторе, расположенном на берегу притока Дона реке Сал - спокойной, заросшей сплошь камышами, с довольно глубокими омутами и плёсами. Зима в тот год была снежной и для этих мест очень холодной. Но весна иногда преподносила аномальные сюрпризы.

Так, в начале марта ударила оттепель. В считанные дни половодье вскрыло реку и затопило все низменные места, в том числе и хутор. Через несколько дней вновь ударили морозы и всё пространство сковало льдом. По посёлку ребятишки гоняли на самодельных коньках, а взрослые, как могли, боролись с природной стихией.

Меня лично не интересовали детские забавы, а постоянно тянуло на конный двор, где находилось около десятка рабочих лошадей. Но главной причиной была красавица кобылица, которую оставила отступающая летом 1942 года кавалерийская часть.

Мы долго толком не могли понять, почему строевая лошадь была брошена на произвол судьбы? Но несколько позже была выявлена причина...

Дело в том, что даже лёгкое прикосновение к подбрюшине выводило лошадь из равновесия - она вставала на дыбы, взбрыкивала и совершала невероятные прыжки. Причину болезни не мог определить даже наш местный ветфельдшер.

Но при всем при этом лошадь обладала ласковым характером и невероятной резвостью. Даже не знаю, почему я дал ей имя - Ветка.

Почти каждый день навещал её, убирал помещение, расчёсывал гриву, выводил на прогулку. Втихаря oт тёти прятал в кармане кусочки хлеба и приносил Ветке. А она в знак благодарности щекотала мне шею своими мягкими бархатистыми губами.

Особенно мы любили пробежки. В то время я твёрдо держался в седле и уверенно справлялся со скоростными качествами Ветки. И вот природа преподнесла нам с Веткой суровые испытания.

Почта в условиях военного времени работала с большими перебоями. Но пусть и с опозданиями, но связывала людей с находящимися на фронте близкими. Селяне с нетерпением ждали и одновременно боялись вестей с войны. Одни надеялись, что сын, муж, отец или брат живы. Другие содрогались при мысли, что его уже нет. Но и те и другие с трепетом ждали фронтовые треугольники.

Корреспонденцию наш хутор получал через почтовое отделение Верхнее Серебряково, находящееся от нашего хутора в 22 километрах. Штатного почтальона у нас не было, и почту доставляли по разнарядке председателя колхоза. Руководил колхозом в то время батько Демид - человек пожилой, представившийся на колхозном собрании как израненный и контуженный красный партизан. А по имени-отчеству его никто никогда не называл. Батько Демид - и только.

И вот во время того мартовского погодного потепления-похолодания позвал меня батько Демид в правление колхоза и тоном, не допускающим возражений, спросил:

- Скажи, сынок, ты пионер?

- Да, - ответил я.

- Тогда "Будь готов!"

- Всегда готов!

- Вот и хорошо, - лдобрил батько. - Завтра выполнишь боевое задание - поедешь на Ветке за почтой, которую селяне ждут уже больше месяца.

На второй день рано утром сам батько привёл Ветку и принёс мне огромную почтовую сумку. Затем провёл соответствующий инструктаж:

- Поедешь до реки по возвышенной местности. Почта в Серебряково находится у самого берега. Увидишь людей

- попроси их переправить почту на твою сторону. Остальное по обстановке решай сам.

По бугристой местности километров пятнадцать рысью, переходящей иногда в галоп, мы с Веткой проскочили за считанные минуты. Вдали, в низовьях заливных лугов, просматривалась огромная ледяная панорама. Ещё минут через пять показались очертания лесной полосы - граница двух посёлков. Оттуда появились силуэты двух человек. На тропе, примерно в пятидесяти метрах от полосы, стояли два солдата. Когда я подъехал к ним, то заметил, что из-под полы шинели одного из них торчит винтовка. Первой мыслью было, что это армейский патруль. Но когда владелец винтовки направил её в мою сторону, приказав слезть с лошади, я понял, что это недобрые люди (нередко в лесах прятались скрывавшиеся от фронта люди, которые промышляли разбоями и грабежами местного населения).

Я незаметно вынул ногу из стремени и каблуком ботинка надавил на брюшину Ветки - она мгновенно вздыбилась и, взбрыкнув раза три задними ногами, бешеным аллюром рванула вперёд. Обеими пуками я уцепился в луки седла. Ветер свистел в ушах, Ветка неслась как стрела, унося меня все дальше от опасного места. Когда мы влетели в узкий коридор лесополосы, сзади раздался выстрел, пуля с визгом врезалась в дерево. Кобыла резко остановилась, из ноздрей у неё валил пар, а изо рта хлопьями падала пена. Я соскочил, а вернее свалился с лошади, осмотрел её и на поводу пешком довёл до назначенного места

Когда мы подошли к реке, то увидел, что её русло сковано ледяным панцирем. На берегу стояло засохшее дерево, а на противоположном, километра на три, раскинулось огромное село. У самого берега там стоял пятистенный дом, напоминающий по описаниям нужную мне почту. Привязав Ветку к дереву, я стал громко звать людей, но никто не отзывался и не показывался. Село как будто вымерло. Я растерялся.

Сильный ветер и крепнущий мороз создавали неприятные ощущения. Ехать ни с чем обратно было позором. И тут я вспомнил слова председателя: «Остальное в зависимости от обстановки решай сам». А ещё в голове пронеслись напутствия бабы Ани, у которой на фронте были три сына и два племянника: «Привези, сынок, весточку хоть от одного...» И тревожные толки женщин -жён и матерей: «Как они там, на фронте?»

И я решился.

Бросил почтовую сумку на прозрачное стекло реки, лёг на него и, толкая сумку вперёд, пополз на другой берег. Сначала мне было страшно, особенно когда сквозь лёд просматривались гонимые течением предметы. Потом страх прошёл. Когда до берега оставалось метра два, я вскочил на ноги. Лёд затрещал, прогнулся, но выдержал.

Очутившись на твёрдой земле, присел на прибрежный холмик, покрытый жухлой прошлогодней травой. Сердце билось часто, взмокшая рубаха прилипла к спине, а душа пела от осознания пройденного препятствия.

Набросив на плечо сумку, я направился в сторону почтового отделения.

В доме за сделанными из фанерных ящиков столами  три немолодые женщины сортировали почту. Одна из них подняла укутанную до бровей пуховой шалью голову и Вкрадчиво спросила: «Кто таков и что надо?».

Я представился. Сказал, что являюсь почтальоном хутора Весёлый. Они долго не верили, пока не увидели привязанную на противоположном берегу к дереву лошадь. Но заявили, что не пустят меня обратно, пока не будет налажена переправа.

Я категорически заявил, что Ветка является дорогостоящей государственной собственностью. И если с нею что-нибудь случится, то придётся отвечать по всей строгости военного времени. В это время на берегу собралась большая толпа селян. Они о чём-то спорили, видимо, обсуждали возможность перехода по тонкому льду.

Из почтового отделения вышла женщина, вызвала из толпы пожилого мужчину и стала с ним советоваться. Мужчина куда-то ушёл, a потом притащил бабину военного провода. Меня обвязали им вокруг пояса, вручили двухметровую доску и я, опираясь на неё, ползком отправился на свою сторону. Благополучно достигнув берега, перетащил вслед за собой сумку, набитую корреспонденцией.

Попрощавшись с собравшимися на берегу селянами, отправился в обратный путь.

Дома меня и Ветку восторженно встречали хуторяне. Председатель, раздав почту, объявил, что на неделю представляет меня к званию «Героя». Из толпы спросили:

- Почему на неделю?

Батька хитро улыбнулся и ответил:

- Через неделю опять надо ехать за почтой.

Но мне ехать больше не пришлось. Зато за мною надолго закрепилась кличка Почтарь, которой я гордился, пока не уехал с хутора.

В. ЧЕСТЕРЦЕВ, ветеран труда, п. Курорт-Самоцвет

Статья газеты Алапаевская искра №49 от 9 мая 2013 г