Все меньше и меньше остается в живых тех людей, которые прошли эту войну с оружием в руках, тех, кто работал в тылу, тех, кто прошел через ужасы концлагерей - всех тех, для кого годы войны стали частью биографии. И каждого война опалила по-разному. Одному повезло без единой царапины дойти до Берлина и стать героем, другой погиб в первом же бою, третий стал инвалидом, четвертый пропал без вести, пятый был взят в плен, а шестой, седьмой... Тысячи судеб и ни одной похожей. Но все они, как бы ни сложилась судьба, прошли через одну и ту же войну. А у войны лица разные и она не спрашивает, кому какое нравится. Война не спрашивает, вот бы и нам не вносить своих корректив, используя принцип «вот этот хороший, а вот этот плохой». Понятно, что речь не идет о тех, для кого война, что мать родная.

Человек, о котором я хочу рассказать сегодня, умер несколько лет назад, но он прошел через мою жизнь и помог многое понять о своей стране и как журналисту, и просто как человеку, выросшему после войны.

Он появился у меня впервые в начале апреля 1996 года. Высокий, сутуловатый старик в кроличьей шапке и фуфайке. Держался скованно, напряженно, попросил выслушать, но по всему было видно, что боялся, что я прогоню его. Показывая документы, удостоверяющие и его личность, и законность того, о чем он хотел мне рассказать, очень нервничал. Выяснилось, что слушать его никто не хотел...

Я успокоила его, сказала, что выслушаю, и он начал свой рассказ... Услышанное потрясло, и в газете со странным названием «Программа ТВ», где я тогда работала, вышел первый материал... Как он был благодарен за это! Он плакал и говорил, что я сделала для него такое, чего даже не могу понять... А потом он пришел накануне Дня Победы в 1997 году. И снова был рассказ, и снова вышла статья...

Он стал заходить ко мне, приходил и сюда, в редакцию «АИ». Если меня не было, сидел на ступеньках лестницы и терпеливо ждал. Мы разговаривали о жизни, он говорил о том, как он живет, что делает, иногда приносил подарки - разделочную доску, покрытую резьбой (сам резал), доска эта еще долго будет жить на моей кухне, напоминая о том, кто ее сделал. А еще он вырезал мне шкатулочку, и она тоже очень мне дорога... Он рассказал, что для дочери своей сделал целый кухонный гарнитур, конечно же украшенный резьбой, и я была рада за нее... В последний раз он приезжал с явными признаками недомогания и говорил, что, наверное, больше не приедет. Звал в гости. Но не встретились мы больше, а вот в сердце остался он, этот убитый жизнью, никому не сделавший зла, старик. Борис Алексеевич Балезин, станция Ясашная, улица Школьная...

Вот его рассказ.

В ряды Вооруженных Сил я был призван в 1942 году, когда едва минуло мне 18 лет.

Был направлен поначалу в Северо-Осетинскую АССР, на ст. Ардок, в военное училище для прохождения военной службы. Но случилось так, что горцы зарезали нашего командира взвода, и мне пришлось, поскольку я был плотником, делать гроб. С того гроба и началось: то танк фанерный сделай, то бегущую мишень, то лавочки-скамеечки... И само собой вышло, что я даже на тактических учениях не был ни разу, поскольку работы для плотника находилось всегда много. И в военном билете так было и написано: «Не обучен. Годен к строевой». Не я решал, что мне делать. И вдруг пришел приказ погрузить нас в вагоны и отправить в сторону Сталинграда.

Высадились мы, не доехав несколько километров до места назначения, и пошли пешком по калмыцким степям в сторону Дона навстречу наступающим немецким войскам. На одном из хуторов остановились на привал. И тут налетели «мессеры». Одна из бомб попала прямо в штаб, уничтожив его. Многих ребят тогда уложили немцы, даже повоевать они не успели. Самолеты угнали нас в степь, многие даже обмотки намотать не успели, в том числе и я. Из-за мозоли после этого у меня стала распухать нога, меня отправили в медсанбат. Оттуда сразу на передовую, в окоп. А немцы тогда здорово жали...

Ночью через наш окоп полетели снаряды в сторону переправы, через которую, как оказалось, еще не переправились наши войска. И стреляли-то наши же танки. Свои по своим били. Кто уж там приказ такой издал - один Бог знает. И вот к нашему окопчику (я был там вдвоем со своим вторым номером, у нас задание было, когда войска наши отойдут, задержать немцев на какое-то время хотя бы ценой своей жизни) подбежал какой-то майор в танковом шлеме и, махая пистолетом, закричал, что перестреляет всех, кто своих же губит. Велел нам бежать под огнем к нашим танкам, чтобы сообщить, что творится. Выполнив задание, мы вернулись в свой окоп.

...Наши отступали в одном белье, без оружия, переплывали Дон, кто как мог (переправу-то разбили), только чтобы не попасть в плен, очень этого боялись, зная отношение к пленным Сталина.

Когда войска ушли, мы остались одни. Ночью нас напугала наша же «катюша» - подошла к нашему окопу, дала залп по скоплению немцев и тихонечко отошла. Но шум от нее был такой, что мы в панике бросились на дно окопа и приготовились к худшему. Это сейчас можно спокойно рассказывать, а тогда мне, деревенскому пареньку, не нюхавшему пороха, было очень тяжело. Что я тогда знал о войне?

Утром немцы пошли в наступление. Ехали они на машинах. И мы с напарником начали по ним стрелять - их хорошо было видно. Скольких же врагов уложил тогда наш пулемет! Не зря ведь пустили они на нас свои самолеты и свои «ванюши»... Наши окопы были буквально перепаханы. Помощник мой погиб. Когда пошла немецкая пехота, наш младший лейтенант застрелился. Кто он был, из какой части - не знаю, я с ним воевал только ночь. Немецкие солдаты шли, как настоящие бандиты: грудь нараспашку, за, поясом гранаты с деревянными ручками, в руках автоматы...

Собрали нас, живых и полуживых, и угнали на другой берег Дона. Там, на берегу, закопал я свои документы и комсомольский билет в песок, чтобы не достались они врагу, и с тех пор стал считаться без вести пропавшим... Не дала мне судьба погибнуть на передовой, а послала на страшные испытания - в фашистский плен.

Пригнали нас на границу Чернышевская, где наших пленных было уже тысяч 20-30. Окружили колючей проволокой? поставили охрану. Спали прямо на земле. А еду варили в корытах. Варили - это громко сказано: нагреют воды, засыплют отруби, разболтают и дают нам. Кому - в пилотку, кому - в полу шинели... Очень скоро началась дизентерия. Больных уводили в сторону, а потом, еще живых, стаскивали в братскую могилу. Это была канава, которая вскоре вся пропиталась кровью. Лежит солдат со спущенными штанами, а поднять штаны не может - его уже кладут на носилки и в могилу... Господи! Что пришлось увидеть!

Охраняли нас свои же люди, украинцы с повязками на рукавах и надписью У.В.В. (украинское вызволительное войско). Они не очень-то обращали на нас внимание. Вскоре я сообразил, что можно и сбежать - не так уж сильно и охраняли нас и не считали. Сбежал ночью. Долго шатался по степи, пока не набрел на какой-то хутор. Одна женщина не испугалась, приютила меня, вылечила, подкормила. Документов у меня не было, поэтому, когда неожиданно налетели немцы, меня в числе многих других посадили на машину и увезли на ст. Морозовская, в какой-то подвал. А утром следующего дня нас этапом увели на скотный двор и заперли. Крыша у двора была закрыта камышом, на полу везде солома. И печка там была из бочки - осень была на дворе, осень 1942 года.

Двор полыхнул за две-три минуты. И опять мне повезло: я был около двери, где соломы не было. Я стучал и кричал, но никто не открывал... Кто-то лез в маленькие узкие окна, но не мог пролезть и уже горел с одной стороны, кто-то полз из огня, как живой факел, корчась от мук, к двери... Господи, и опять мне удалось выйти из этого ада живым. Несколько человек нас уцелело.

После этого пожара собрали нас с округи всех, кто был без документов, погрузили в эшелоны и четверо суток без воды и питья «товарняк» вез нас в город Белая Церковь. Там я заболел сыпным тифом. Трудно было не заболеть - вшей было столько, что ладонью в туалете убирали их с себя. Попал в стационар. Сколь там наших ребят поумирало! Я был тоже тяжелый, видимо, терял сознание, так как ребята говорили мне, что когда просил пить, санитар избил меня кочергой. А я утром начал шевелиться... 

Наверное, я был заколдован от смерти. Я опять выжил. Когда поднялся, вместе с остальными ездил на разгрузку вагонов. И все смотрел, нельзя ли сбежать, но больше такой возможности мне не представилось. Однажды вывели нас во двор, построили в шеренгу, и немецкое начальство начало выводить из строя молодых ребят. Как мы поняли позже, отбирали евреев. Просто смотрели тебе в глаза и определяли, кто ты. Меня же вместе с несколькими ребятами увели в комендатуру (мы думали, что на расстрел ведут) и предложили работать на немецкую армию. Первая мысль, которая у меня тогда родилась - можно будет уйти к своим! И я согласился.

В диверсионной школе, которая находилась недалеко от Риги, нас учили взрывать мосты, склады и пр., а вскоре отправили в Белоруссию, под Барановичи, ст. Попонка. Через неделю-две мы познакомились с партизанами, и всей группой в 12 человек разрабатывали план побега. Было это в 1943 году. И в тот день, когда мы должны были выйти на патрулирование железной дороги группа по три человека (один русский и два немца), чтобы убить сопровождающих и уйти к партизанам, нас предали. Оказалось, вместе с нами в группе были стукачи. В нашу комнату ворвались немцы с автоматами, забрали у нас оружие, раздели до белья, забрали одежду... Троих товарищей от нас отделили, а к нам приставили усиленный караул. Так продолжалось неделю. А потом, когда уже выпал снег, нас в одном белье, босиком вывели на улицу и повели к сараю. И опять я простился с жизнью. Но нам выдали одежду, посадили в поезд и повезли в Минск, в тюрьму, оттуда в Ригу, в лагерь военнопленных. А уже из Риги в Восточную Пруссию, в г. Гогенштайн в концлагерь. В 1944 году нас перевезли в Западную Германию, в г. Гельзенкирхен, на завод, где выпускались в числе другой продукции корпуса военных лодок. Рядом с нашим лагерем был лагерь для гражданских, насильно вывезенных из родных мест. Были там и наши, русские. В отличие от других, у русских были нашивки «О.С.Т. восток», а у нас на спине и коленках большими буквами масляной краской было написано «SU». Людей было много. Но жили все по-разному. Французов кормили хорошо, к тому же им были разрешены посылки из дома, и Красный Крест им помогал, а нам никто не помогал. Для Сталина не было такой категории людей, как военнопленные, у него были только предатели. Французы нам помогали. Через туалетное окошечко суп передавали, а иногда и сигареты. До апреля 1945 года мы так и жили. А горя впереди было еще много...

Освободили нас американцы. И отдельные смельчаки из наших пошли по домам - с разными целями. А немцы не дураки, и шнапсу дадут, и всего прочего, а ребята из «походов» не возвращались. Когда пошли искать, оказалось, что немцы просто травили русских. Ребята уничтожили тех, кто это сделал. Но вскоре американцы собрали в одно место всех свободно болтающихся русских, а это десятки тысяч человек. А тут война кончилась. Тогда многие русские ушли на службу к американцам, не поверив словам Сталина, что он всем все простит. А мы пошли на Родину. Более сорока дней шагали до Брест-Литовска. Там нас некоторое время подержали в землянках, а потом погрузили в эшелон около 200 человек и привезли в Нижнюю Салду, а нас, 20 человек, отправили на Шайтанский известковый карьер. Жили мы в бараках и добывали известь. Документов нам никаких не дали. В 1946 году в Кировской области у меня умерла мать, так и не дождалась сына, хотя живой вернулся на Родину. На похороны меня, конечно, никто не отпустил...

А в 1947 году пришел ко мне какой-то человек в обтрепанной шубе и, выяснив, что я - это я, заявил, что мне следует поехать в командировку за запчастями для машин в Свердловск. Я не увидел подвоха (да и толку-то, если бы и увидел!) и дал согласие. Этот человек купил мне билет, и в конце концов мы оказались в Свердловске. На воротах здания, куда он меня привел, была надпись "Гараж", но то, что это была внутренняя тюрьма, где фильтровали людей, я понял, поднявшись на второй этаж...

В кабинете сидел следователь в гражданской одежде, до сих пор помню его. Три дня продержали меня там, а потом отвели в одиночную камеру. И начались, а вернее продолжились, мои бессонные дни и ночи.

Ночью буквально через каждые пять минут будит тебя дежурный через «волчок» на двери, а утром койка вместе с матрацем пристегивается на крючки к стене, и ты должен сидеть на табурете около тумбочки, но спать опять же запрещалось. До чего же надо было довести человека, чтобы он начал чувствовать дежурного даже через стену. Пока его нет - спишь, только он приближается - просыпаешься, чтобы сразу же заснуть вновь. После отбоя, как только койка опускалась, засыпаешь, как убитый, но тебя поднимают и ведут на ночной допрос. В кабинете следователя тебя усаживают на табурет в углу комнаты и ты сидишь, ждешь, а следователь в это время что-то пишет, а что? - одному ему известно. Только начнешь засыпать, он тебе или папиросу вдруг предложит или вопрос какой задаст и опять молчит, а ты сиди и думай, что все это значит. Так вот продержит всю ночь, потом отправит в камеру за несколько минут до подъема. И так неделями. Попробуй выдержи подобное и сумей прочитать протокол, когда на уме только одно: спать! И я, как и другие, подписал то, что писал следователь. Неважно, что ничего дурного ты не сделал, не убил никого, кроме немцев в бою, не ограбил...

Три месяца мучили меня вот таким образом, а потом осудили по ст. 58-1 (б) сроком на 25 лет и 5 лет лишения прав на участие в выборах. А затем была Воркута, куда привезли меня в столыпинском вагоне в марте 1948 года. Вся Коми АССР в то время была в вышках, вся в проволоке, дорога эта вызывала у всех нас очень тяжелые чувства. По приезде в Воркуту на пересыльный пункт набежало очень много «покупателей» - инженеров, начальников всяких, которые устроили нам своеобразный экзамен на знания по разным специальностям, чтобы, составив справки и уложив их в личные дела, эксплуатировать нас на дармовом труде. Я был плотником, до войны еще закончил курсы, и это в будущем спасло мне жизнь. Правда, неделю я проработал на шахте. Вся Воркута в шахтах была, уголек шел оттуда дешевый, но очень хорошего качества. Шахты были очень страшные и по условиям труда, и по загазованности, редко кто выдерживал долго.

Статья газеты Алапаевская искра № 58-60, Вечерний Алапаевск №15 от 14 апреля 2005 г