В моей памяти оставила глубокий след короткая, теплая дружба с подростком Федей, работавшим на угольной мельнице.

Однажды в ночную смену я записывал в тетрадь количество листов железа, сгружаемого с вагонетки. Неожиданно почувствовал, что кто-то стоит за моей спиной. Оглянувшись, я чуть не столкнулся лицом к лицу с подростком, наблюдавшим за моими записями Это и был Федя. Вся его ветхая одежда была покрыта заплатами. Лицо и руки— черные от угольной пыли. Лишь резким контрастом выделялись большие голубые глаза да белые зубы.

Когда с вагонетки сняли все железо, Федя попросил:

—    Покажи, что ты пишешь.

—    На, посмотри.

—    Не пойму... Какие-то решетки?

—    Это не решетки. Так пишутся пятки — для удобства подсчета листов железа,

—    А я вот совсем не умею писать, — с грустью сказал Федя.

—    Надо учиться, грамотным ведь никто не родится.

—    Дай мне бумаги и карандаш, буду учиться писать.

—    А читать умеешь?

—    Нет.

—    Мне думается, сначала надо научиться читать. А разве ты в школе не учился?

—    Нет. Когда умер тятька, я остался совсем маленький. Потом умерла мама. А дядька Трифон в школу меня не пустил, сказал, что некому пасти телят и овец.

—    Хочешь, принесу тебе из дома букварь?

— Принеси.

Так завязалась наша дружба с Федей. Посещая своего нового друга на угольной мельнице, я удивился, с каким безразличием он относился к тем тяжелым невзгодам, которыми была полна его жизнь. Лазая по железной неогражденной лестнице, Федя равнодушно перешагивал в своей рваной одежде через стремительно бегущие ремни. На мое замечание об опасности этого он спокойно отвечал:

— Это для меня, Саша, не опасно. Ведь я работаю здесь уже год и привык.

Федя энергично взялся за учебу. В короткое время он выучил буквы, стал читать по слогам. Все, кто знал об этом, удивлялись его настойчивости и способностям.
Прошло два месяца, как мы подружились с Федей. Однажды во второй половине дня, взвешивая вагонетку с железом, я услышал тревожные крики в цехе:
— Отключай быстрее мусорку!!!

Что-то неприятное, ноющее сдавило мое сердце. Я бросился к угольной мельнице. Здесь уже толпились рабочие. Пробравшись внутрь мельницы, я увидел страшное зрелище. На полу у нижнего шкива трансмиссии лежали рваные лохмотья одежды, а в них — небольшое расплюснутое человеческое тело, засыпанное угольной пылью. На валу трансмиссии, около верхнего шкива, висел лоскут грязной одежды. У дальней стены лежал стоптанный грязный ботинок небольшого размера.
Кто-то из рабочих поднял с полу оторванную часть фединого пиджака. Из кармана были видны грязные, порванные концы букваря. Мне показалось: букварь, словно живой, шевелится и как бы пытается высвободиться из кармана. Мои глаза наполнились слезами. Все предметы слились в грязный колышущийся туман, в котором вдруг появилось лицо моего маленького друга, такое же грустное и проникновенное, каким оно запомнилось при первой встрече.

Администрация завода, опасаясь вспышки недовольства рабочих, приказала в тот же день, собрав останки Феди, тайно захоронить их на кладбище.

Так трагически, жестоко оборвалась жизнь сироты-подростка. А было это в дореволюционную пору, при господстве буржуазии.

А. ПРОСОЛУПОВ.
Член КПСС с 1919 года
Статья газеты "Алапаевская искра" №129 от 13 августа 1985 года