17-летний Антон Миронович ушёл на фронт в 1942 году. На передовой он служил разведчиком в артиллерийском полку Первого Украинского фронта, был ранен, контужен, но дошел до Кёнигсберга. Медаль «За боевые заслуги» стала для жителя Махнёво самой дорогой наградой.

— На переднем крае находились пехотинцы, в метрах 500-600 от них на прямой наводке стояли пушки, а я был между ними разведчиком на наблюдательном пункте. Как только мы видели вражеские танки, сразу же передавали эту информацию в штаб полка, а те уже приводили в боевую готовность батареи. И тогда начиналось «светопредставление». Ладно, было бы две жизни у нас, так ведь всего одна. А я ведь только начинал жить, страшно было, конечно…

Наша 280-я стрелковая дивизия взяла Конотоп, за что ей присвоили почетное название Конотопской. И где-то в районе города Козелец в Черниговской области Украины дошли до Днепра, успешно форсировали реку. Я был разведчиком, но меня и ещё нескольких солдат отправили, как стрелков-пехотинцев, подменить тех, кого уже убили. В двух километрах от переправы мы заняли оборону, и тут крупнокалиберный снаряд прилетел и разорвался рядом со мной. Меня сильно придавило глыбами земли, оглушило, из ушей и носа полилась кровь. Недалеко оказался мой товарищ, с которым мы занимали оборону, он меня вытащил и спустил в низину.

Я видел, что он мне что-то говорил, но не слышал ни звука. Товарищ показывал на ноги: мол, как они? Поняв, что их не задело, идти я могу, показал мне направление, куда надо шагать. Я взял автомат и пошёл, к счастью, вышел прямо к переправе, где меня обработали в санчасти и отправили в госпиталь. После ранения я не мог какое-то время ни разговаривать, ни слышать. Потом всё восстановилось.

Выписали нас зимой перед Новым годом в нашем летнем обмундировании. Зимних комплектов ни в госпитале, ни в противотанковой части, куда нас потом отправили, не нашлось. На улице был двадцатиградусный мороз. Из Воронежа до Киева мы добирались то на машинах, то на поезде, а то и вовсе три дня пешком шли. Думали, что насмерть продрогли. Уже на месте, кто как смог, переоделся: приходилось снимать с убитых солдат то шапку, то шинель…  

Я отслужил семь с половиной лет: два с половиной года войны, еще пять лет после нее. И никто из нас не хныкал: надо? значит, надо.

А сегодня служить приходится всего один год, и тот - не хотят. Я вообще считаю, что год - это не служба, это убыток государству. Только вроде научат солдата, а он уже дембельнулся.

Дедовщина и отсутствие дисциплины, которой все боятся, тянется ведь с развала Советского Союза, когда и армию развалили. У нас во время войны нужно было выполнять приказы беспрекословно. После войны тоже спрашивали только то, что требовалось. А если филонить, то, конечно, попадало, могло и до суда дойти. Есть хорошая поговорка: не умеешь - научим, не хочешь - заставим.